Выслушав меня, он начертил на листе бумаги угол. Против одной стороны написал: "Уголовники", против другой - "Шкатулка" и поставил вопросительный знак.
- Итак, два предположения, или, как говорят правоведы, две версии. А третью ты исключаешь?
- Какую?
- Погоди, - сказал Рычалов. - Давай рассмотрим факты.
"Рассмотрим факты" - с этих слов он обычно начинал занятия в кружке, молотком вбивая в головы слушателей различные сведения, из анализа которых мог следовать лишь один непреложный вывод. "Во-первых... Во-вторых... В-третьих... В-четвертых... Следовательно..."
- Факт первый, - сказал Рычалов. - Ограбление произошло уже после распубликования декрета о свободе совести. Таким образом, в результате ограбления главный ущерб понесла не церковь, а трудовая Россия. Похищено народное достояние. Факт?
- Факт.
- Факт второй. Архимандрит Димитрий, на попечении которого находится бывшая синодальная ризница, человек как будто бы добросовестный, две недели не показывается там. А когда обнаруживается кража, архимандрит отнюдь не торопится сообщить о ней властям. Охотнорядцы уже знают об ограблении и даже пытаются устроить погром в связи с мнимой кражей церковных реликвий, а мы не знаем. Ты приезжаешь в Кремль - там корреспондент "Русских ведомостей". Кстати, ты зря его не допросил. Не мешало бы узнать, кто его поставил в известность о случившемся... А теперь третий факт. Помнишь заявление протоиерея Добронравова?
- Об окопах, что ли?
- Да, насчет того, что наступил конец отсиживанию и церковь должна выйти из окопов. Вот они и вышли... Крестный ход изо всех московских церквей "по случаю событий, угрожающих церкви и родине", всенародный молебен на Красной площади, союзы защиты святынь... И как ты мог убедиться из документов, которые я тебе дал прочесть, у церкви союзников хватает...
- Это все понятно.
- Против нас теперь используется все: каждая промашка, каждый инцидент. Выгодно в этих условиях для церкви с политической точки зрения "расхищение святынь"?
- Безусловно.
Соединив стороны угла жирной чертой, Рычалов начал заштриховывать получившийся треугольник.
- То есть ты хочешь сказать, что, возможно, никакого ограбления и не было?
- Да. Третья версия - инсценировка ограбления в политических целях.
- Сомнительно, - сказал я.
Рычалов удивленно посмотрел на меня: он не привык к тому, чтобы члены кружка из предложенных им посылок делали неожиданные для него выводы.
- В отличие от тебя, я хорошо знаю Димитрия. Он бы не пошел на подобное...
Рычалов развел руками:
- Война есть война. Но как бы то ни было, а эту гипотезу проверить следует. Надеюсь, тут у тебя возражений нет?
В этом я с ним был согласен.
- На Дубовицкого рассчитывать нельзя? - утвердительно спросил он.
- Дубовицкий - пустое место. Но хуже другое: уголовный розыск не имеет опорных пунктов ни на Хитровке, ни на Сухаревке. Как ни странно, я боюсь, что проверка версии относительно уголовников окажется наиболее трудной. Придется в основном действовать методом облав и повальных обысков.
- Да, жаль, что мы упустили то дело, - сказал Рычалов. - Обидно. Если бы мы тогда занялись всерьез, то не оказались бы в таком положении. Ведь само в руки шло...
Рычалов подразумевал события весны прошлого года, когда Москву обошло воззвание, составленное группой амнистированных уголовников. "Товарищи воры и грабители! - писалось в нем. - Мы живем сейчас, как травленые звери, принужденные насилием добывать себе пропитание или помирать от голода, ибо "честные" и сытые не допускают нас к честному труду... Товарищи, надо нам сообща обсудить наши дела и недуги, надо найти выход, создать свою организацию, свою газету, надо порвать с жизнью преступлений и травли". Воззвание заканчивалось предложением созвать митинг в Харитоньевском работном доме.
Этот митинг, на котором помимо амнистированных были представители различных партий и профсоюзов, состоялся в начале мая. Присутствовал на нем и Рычалов. По его словам, там имелась группа людей, с которыми, безусловно, стоило повозиться. К сожалению, многочисленные события и заботы тех напряженных для большевиков дней помешали Рычалову сразу заняться этим делом, а потом уже было поздно...
Свою газету амнистированные не создали, к честной жизни приобщились немногие. Зато к июню на Хитровом рынке возникло "Общество отщепенцев", а несколько позднее - "Союз анархистской молодежи". Следовало отдать должное Московской федерации анархистов, которая за несколько месяцев, прошедших после митинга, сумела пустить корни не только на Хитровке, но и на Сухаревке, Грачевке, Верхней и Нижней Масловке. Влияние там анархистов особенно усилилось после случая в Арсеньевском переулке, когда член Московской федерации анархистов Лашков, защищая четырех воров от самосуда, был убит вместе с ними рассвирепевшей толпой. В похоронах Лашкова участвовало не менее двухсот бывших (и не только бывших) уголовников, а среди многочисленных венков выделялся своей величиной и пышностью венок, присланный неуловимым и всемогущим атаманом Хитрова рынка. На широкой черно-красной ленте золотыми буквами было написано: "Борцу за демократические права уголовно-амнистированной России, незабвенному товарищу Лашкову от братьев и сестер по классу". Сам атаман, по понятным соображениям, на траурный митинг не явился, его заменял выступивший с прочувственной речью Сережка Бок, который, отметив заслуги покойного в святом деле социальной справедливости, предрек новую "анархо-социальную" революцию, при осуществлении которой "трудовые массы люмпен-пролетариев под водительством товарищей анархистов перервут своими мозолистыми руками глотку не только крупной, но и самой мелкой буржуазии".
- Да, жаль, что мы тогда упустили Хитровку, - сказал Рычалов. - Но тут уж ничего не поделаешь. Кстати, об анархистах. Ты нашу старую приятельницу Розу Штерн давно видел? Мне кто-то говорил, что она занимается пропагандой среди люмпенов и прочих социально запущенных.
Штерн я видел дней десять назад, когда в недрах Московской федерации анархистских групп возник смелый проект о ликвидации тюрем (их предлагалось превратить в музеи, повествующие о гнете царизма), а заодно и милиции. Роза сопровождала посетившего меня заведующего отделом пропаганды федерации низкорослого человека с наивными глазами младенца, которого называли Пол-Кропоткина. Немного смущаясь от того, что надо растолковывать такие элементарные вещи, он популярно объяснил мне, как после подобной акции возрастет в массах авторитет большевиков. Роза же заявила, что федерация берет на поруки всех бывших заключенных и полностью отвечает за них своей революционной совестью.
Для начала я познакомил их со сводками уголовно-розыскной милиции, которые свидетельствовали о стремительном росте преступности. Пол-Кропоткина с состраданием пожал плечами: что возьмешь с "государственника", который видит лишь "фантики" и не в состоянии взглянуть на проблему с высоты птичьего полета?
"А по существу?" - сверкнула своими глазами, которые так нравились Рычалову, Роза.
"По существу" я, разумеется, возражал. Я сказал, что из уважения к идейным анархистам никак не могу всерьез обсуждать этот, по меньшей мере, легкомысленный проект.
"А тебе известно, что в Брянске анархисты освободили всех уголовных заключенных?" - перешла в наступление Роза.
"Известно. Теперь там обыватели боятся выходить на улицу".
Пол-Кропоткина, который с самого начала не ожидал от меня ничего хорошего, с горьким удовлетворением кивнул головой. Но Роза была явно разочарована.
"Это окончательно?" - со свойственным ей темпераментом спросила она.
"Увы! - вздохнул я и галантно добавил: - При всей симпатии к тебе ничем не могу быть полезным".
Так мы и расстались...
Слушая меня, Рычалов тихо посмеивался, а когда я закончил, спросил:
- Чего ж ты мне об этом не рассказывал?
- Потому что у тебя такие сообщения расписанием дня не предусмотрены.
- Это верно, - согласился он и встал из-за стола. - Каждый день в это время будешь мне сообщать о ходе расследования.
Кажется, у него в запасе осталось еще несколько секунд. Во всяком случае, он пожелал мне успехов и посоветовал перекусить в буфете Совдепа ("Ты обязательно что-то должен был не успеть. Наверное, не пообедал, а?").
II
Сухов позвонил мне по телефону в Совет милиции как раз в тот момент, когда я пытался убедить уполномоченного профсоюза милиционеров, что его требования о введении восьмичасового рабочего дня в повышении зарплаты работникам милиции, по меньшей мере, несвоевременны.
- Имеются новости, товарищ Косачевский! - выпалил Сухов, и по его тону я понял, что новости, о которых он хочет мне сообщить, заслуживают внимания.
Оказалось, что при облаве на Сухаревке задержан некий барыга, то есть скупщик краденого, у которого обнаружены драгоценные камни, имеющие сходство с похищенными в патриаршей ризнице. Барыга, правда, отказывается сказать, где и у кого он их купил. Но барыгу допрашивает Волжанин, а в успехе Волжанина Сухов не сомневается. Не сомневался он и в том, что среда изъятых драгоценностей - бриллианты "Слеза богородицы" и "Иоанн Златоуст".
